Тут будет текст. Потом. Когда головная боль станет не критичной. Когда я найду слова. Для того, что больше похоже на фильм. Правильные слова для раскадровки, для работы осветителя, оператора, звукача.... Потом. Ведь правда?
...and Placebo. In my ears. In my head. Highways. And beach-houses. And Circus Disco. Protect me from what I want. And suicide is painless. And all the drugs in this world wont save me from myself... ...again.
Фрагмент читать дальшеБоляче. Холодно. Холодно. Ломило. Дрижаки. Різкі звуки. Сліпуче світло – колами в очах. Колами від камінця червоною водою… Розходилося. Розпливалося. Рвалося. В голові – розрядами струму. Мов дивисся крізь дрантя. Світло заливало пляж широкими смугами. Прохолодне сіре світло. Варто поворушитися – і тіло пронизує біль. Спробувала встати – в голові наче балія з кропом – бухало. Ломило шию. Спину. Буквою Зю вибралася зі схованки, стиснувши зуби. Розпласталася на дощатій підлозі – у смугах прохолодного світла. Мов на хвильках. Крізь приспущені повіки спостерігала за океаном. Закручувався менандрами, спіралями, звивався у вічному русі. Витончувалася у ниточку. Де хвиля торкається берега. Світло лизало тіло. Набігало. І розбивалося. У роті сухо. І дере, мов наждаком. Треба води. Треба… треба… ну ж бо… треба кухня. Кухня. Чайник. Чашка. Кава. Змусила себе встати. Прочинила скляні двері. Підлога ледь чутно осипалася під ногами. Мов пісок. Дивно прохолодна підлога.
@настроение:
с водоразделом между реальностями, проходящим по переносице...
Мужское танго. Когда мне объяснили, что танго первоначально было мужским танцем, мне стало интересно посмотреть, как оно выглядело тогда. Нашла лишь современную стилизацию.
читать дальше Как это выглядело раньше, увидела на фотографии в одном блоге, где и видео это было.
История о том, как народы Элинора потеряли и вновь обрели искусство каллиграфии "не любо - не слушай, а врать не мешай"Вокруг учительницы на подушках расселись дети. Все они пришли в Академию из разных кланов, но только недавно осознали себя, и еще не выбрали Путь своего дальнейшего развития. Все эти дети были подобны друг, другу и их формы слегка дрожали, плыли и мерцали, как формы молодой звезды. — Что ты нам расскажешь сегодня, Феаль’те? — спросил ребенок с длинными волосами, что плыли в воздухе как паутина тенке , и мерцающими глазами. Вероятно, что он пришел из клана хельши , и еще не опробовал себя в иных изменениях. Феаль обвела взглядом детей, и, наклонив голову, прошептала несколько слов. Ее Тень как рукавом взмахнула перед лицами слушателей, и в центре комнаты замерцало видение сказания. Учительница взяла в руки кисть разноцветных шнуров с причудливыми узелками и бусинами, и, перебирая их пальцами, начала говорить. — Я расскажу вам историю о том, как народы шен потеряли и вновь обрели искусство каллиграфии. Было это во времена ранней юности нашего мира. Народы ше-ель постепенно забывали знания предков, существовавшие и помогавшие жить до пробуждения Элинора. О, Тьма! Никто и подумать не мог что простые значки, сухая чешуя звуков и запахов, могут так много значить для творчества и памяти народов Элинора. Это было самое старое, и самое сокровенно хранимое знание, ключ ко всем иным знаниям. Это было знание письма. Печаль опустилась на все долины и все города Мира. Знания действительности, данности времени, бесценный личностный опыт, искусство тысячи мелочей — они забывались вместе с каллиграфией, потому что некому было писать книги. Каждый народ отправил своё дитя в путь, чтобы найти эти знаки. Они собрались здесь, у подножия храма Элинора, и спросили Хранительницу, что им делать. Та ответила «Знаки сами ушли от вас. Они уже не могут жить в нашем изменчивом мире, как не могут жить знания старого мира. Ищите новые знаки, которые так же легки как наш ветер, прочны как камни, ярки, как огонь, мягки как пух, и жалят, как лед северных долин. Идите и ищите новые знаки!».. Учительница замолкла и в упор посмотрела на детей. Послышался шелестящий голос ребенка — это была девочка народа дженнгши, пылающая и огненная как сама Ярость. — Я знаю продолжение этой истории. Феа наклонила голову и повела рукой в сторону девочки, как бы оглаживая ее. — Так расскажи нам, Рейка. Девочка взмахнула рукой, перенимая на себя управление иллюзией повествующей о тех временах. — Мудрый дракон Дейге, от народа дженнгши, который был тогда на Холме, пришел в ярость от слов Хранительницы. Он рвал когтями землю, грозно расправлял крылья, и хлестал хвостом, а из глотки его раздался рев: «Ты — Хранительница! Ты была здесь от начала времен!! Ты знаешь все, и смеешь говорить, что у тебя нет знаков для нас?! Да как ты смеешь ящерица, отрекшаяся от Неба!!» Но хранительница лишь спокойно ответила: «Ты глупый дракон, и слова твои глупы. Те знаки ушли, потому что они не подходят нашему миру. Или ты помнишь, как разжечь огонь в корабле идущем к звездам? Или знаешь, как вернуть жизнь древним машинам? Ты помнишь смерть, которую они сеяли?» Дейге хоть и был мудрейшим из народа, но он не смог ответить на вопросы Хранительницы. Уже давно никто не помнил знаний бывших до Первого Танца Перерождения Элинора. Поэтому он, ничего не ответив, взвился в небо и бросился прочь от холма. Долго так летел мудрейший, пока холодная ярость вешних ветров не остудила его горячую голову и не вселила новую мысль в нее. Он сделал круг и увидел, что его стремительный полет породил странные черты в небе. Видно сердце его действительно было пламенным, а полет — стремительным. Дейге все кружил и кружил, пробуя знаки чертить то крылом, то хвостом, пока не смог начертить фразу «огонь сердца пылает как свет Реяны» и не принял сердцем тридцать семь знаков. Поэтому стиль письма нашего народа называется «крылом по ветру», а письменность — дагой. Рейка замолкла и передала повествование обратно учительнице. Та снова обвела взглядом учеников. Голову вновь поднял мальчик из народа хельши. — Но в нашей легенде все было совсем не так, — возразил он, глядя на Феаль’те.
Загляни в тайники моего ликованья, Я живу между двух твоих рук. Отвернись, я стесняюсь узнать эти тайны, Тайнознание - участь старух. В дырки времени сыплется солнечный ветер, Обветшала обёртка сих дней, Нынче платье реальности - драные сети И мы страшно запутались в ней. И смеются секунды над глупостью стрелок Словно свежий узнав анекдот. Мы, гуляя над бездной, букашечно мелки, Изо рта не надышимся в рот. Расстегни свои рёбра, там птица томится, Бьётся, встретиться хочет с моей. Мы на плоть нанесли свои белые лица И считаем - так Богу видней. (с - Ольга Арефьева) www.ark.ru/ins/pocherk/poems.html www.ark.ru/
Сиюминутное Пусть сегодня будет так, как всегда: Утекает в море вода, каждый колос полон зерна. Круглая чашка – марево трав, мятный туман. За окном опадает клён и плывут облака.
В маленькой жизни моей неважны перемены: Только имеют значение плед, шоколад и беседы, Улыбаться морю и ловить в волосы тёплый ветер. И чудится мне иногда – я пылинка в руках у вселенной.
В голове моей звонко от бестолковых мыслей, От печали, что день ускользает, от нежности глупой. И хочется постоянного: ненавязчивого уюта С садом, где тает смола и где падают листья.
Грёзится мне, что мою смешную, неловкую жизнь, Полную бисерных слов и каких-то нелепых историй, На ладони своей горячей, храня от страха и боли Держит кто-то мне незнакомый, кто выше.
Не стой у порога, пришедший издалека. Никто никому не откроет как ни стучи. Тем и хорош маленький истинный свет светляка, Что никому не укажет путь в летней ночи.
В теплой на ошупь густой, бархатистой тьме Мы, ушедшие и бесплотные в рост встаем. Не бойся нас. Просто ты не в своем уме, Верней, не только в своем, не столько в своем.
"Печаль убывает не потому, что умирают другие, а потому, что что-то умирает в тебе самом. Нужна большая жизненная сила, чтобы поддерживать неизменным собственное "Я" хотя бы в течение нескольких недель. Его друг не забыл бедного Альфреда. Но он соединился с ним в смерти, а его наследник, сегодняшнее "Я", хотя и любит Альфреда, знает его только по рассказам другого. Это нежность из вторых рук". (с - Марсель Пруст)
«Великое создается не одним только импульсивным действием, но и соучастием множества вещей, которые были приведены к единому целому... С искусством, как и со всем остальным: великое не является чем-то случайным, но должно быть создано упорным волевым напряжением».
читать дальшеУ одного из китайских морей, то ли Жемчужного, то ли Туманного, в северной провинции Хань жила молодая девушка по имени Киоко. Родные называли ее Кьо, как звали жители тех мест южный ветер, пурпурный и ало-золотой, который изредка касался теплым рукавом рисовых полей. Но одного этого касания с лихвой доставало, чтобы зеленые стебли поднимались из воды упругими, как стрелы, и полными сочной силы, как руки и груди невесты в первый лунный месяц. - Кьо! - звала старая мать, выпрямляясь над рисовым ростком, как разгибается после тяжкого ливня хрупкая, иссушенная временем ветвь. - Кьо, не ходи к водопаду, не смотри на каменную воду, не дразни Синего дракона! - Кьо, кьо, кьо... - повторяли, вздыхая, бледно-зеленые ростки, повторяли прозрачные воды, и их эхо звенело в черепке старого глиняного кувшина, уже многие весны лежавшего в прибрежной тине. Но Киоко не слышала старой матери, не слышала печального оклика воды и глины. Быстрые ноги в браслетах прозрачных капель уже несли ее к водопаду на окраине деревни. Сорок рассветов и сорок закатов исполнялось в тот день счастью темноглазой Киоко. Сорок раз взошла луна с тех пор, как у водяной ширмы, на черных камнях, повстречала она юношу из деревни за горой – сына богатого чиновника Вэй. Смешлив был молодой Наору, смешлив и дерзок, знал тысячу тысяч рассказов о давних временах и дальних землях, пересыпал загадки из рукава в рукав, играл словами, как играл серебряными монетами в ожерелье Киоко. Это ожерелье он сам застегнул на ее шее, надел на запястья звонкие браслеты, закутал девичий стан в зеленые и голубые шелка, каких никогда не видели в деревне. Привез их из столицы чиновник Вэй, и шептал Наору, что это милость самой императрицы. Кьо слушала нежные речи, верила и не верила, закрывала лицо, смеясь, а у самой сладко замирало в груди: а ну как правда? И императрица не постыдилась бы выйти в таких одеждах. Об одном просил молодой возлюбленный – не говорить матери об этих встречах, не поминать водопад лишнего разу и не показываться на улице в дорогом ожерелье. Злой язык длиннее Пути, оступишься всего раз – а шипы да занозы будешь вынимать до конца жизни. И молчала темноглазая Киоко - да и надо ли было говорить, когда обнимал ее молодой Наору, вплетал в коричные кудри синие цветы, целовал пальцы в дорогих кольцах? Терял голос бойкий Южный Ветерок, и вместо него звенели о любви монеты в ожерелье… - Кьо, кьо… - приветливо шептал водопад, шептало отражение на мокрых черных камнях. Подобрав подол грубого, некрашеного своего платья, торопливо откатила Киоко валун в тенистом прибрежье, достала из заветной ниши шелка и украшенья, принялась наряжаться к встрече с возлюбленным. - Кьо! – вздохнули высокие тростники, расступаясь под легкой ногой, и ступил на камни молодой Наору. Но сумрачен был взгляд дерзкого сына из рода Вэй. Черными стали синие глаза, черными и стылыми, как камни водопада. Бросилась к нему Киоко, но не обнял он ее, как прежде, отвел от себя тонкие руки в звонких браслетах. Грустную весть поведал Наору: прознал отец про эти встречи, пригрозил лишить сына всего наследства, если не откажется он от крестьянской дочери. Сосватана ему уже невеста – дочь вельможи императорского двора, и нельзя ему пойти против отцовского слова. - Не нужны мне твои богатства, - ответила темноглазая Киоко. – Ты мне нужен, Наору, и синие твои глаза. Убежим отсюда, продадим шелка и ожерелья, будем жить в далекой провинции. Не найдет нас ни твой отец, ни вся императорская стража! Но ничего не сказал молодой Наору, только покачал головой печально и ушел под шум водопада. Омыли светлые брызги камни, на которых он стоял, и не осталось даже следов. Еле дождалась Киоко прихода луны. Долго поднималась ясноликая дева над рисовыми полями, над тусклыми холмами за деревней, долго шепталась с подругами-звездами, но наконец притомилась и прилегла на шелковое морское ложе. До горизонта расстилалось оно, вздыхало и качало на руках красавицу, позабывшую снять острый золотой убор. Взошло наконец над полями солнце, прогнало туманы, положило горячую ладонь на грудь спящей земли: возвращайся из мира снов, жена, возвращайся поить и кормить своих детей. Только загорелась роса на листах нестерпимым пламенем, побежала Киоко к водопаду. Недолго пришлось ей ждать Наору: вздохнули тростники, и ступил на камни молодой возлюбленный. Но он ли это, не мираж, навеянный жарким солнцем на голых полях? Обрезаны его волосы-волны, будто и не было, бледно лицо и страшен взгляд темных глаз. Вскрикнула Киоко, но не отшатнулась, приникла к Наору, обняла шелковыми рукавами. Рассказал он ей, как поспорил с отцом, как порвал портрет нареченной невесты. Рассердился отец и схватил кривой нож, что всегда держал за вышитым поясом. Угасла красота Наору, растворилась в высокой траве вместе с черным волосом-шелковиной. - Не нужна мне твоя красота, - ответила темноглазая Киоко. – Ты мне нужен, Наору, и синие твои глаза. Убежим отсюда, продадим шелка и ожерелья, будем жить в далекой провинции. Не найдет нас ни твой отец, ни вся императорская стража! Но покачал головой молодой Наору, не взглянув на свой Южный Ветерок, и исчез, будто и не было. Снова постучалась в ставни Луна-подружка, но не дождалась ответа и ушла к дальнему морю, спать на шелковом его рукаве. Всю ночь проплакала темноглазая Киоко, а только занялся рассвет - выскользнула из дома, не потревожив ни рисовые ростки в холодной воде, ни спящую под грубой холстиной мать, и побежала к водопаду. Недолго пришлось ей ждать Наору: застонали тростники, и ступил на камни молодой возлюбленный. Но он ли это, не мираж, принесенный злым ветром пустыни с голых барханов? Нет больше его синих глаз, хранивших тысячи тысяч дерзких и нежных взглядов. Страшные пустые глазницы увидала Киоко и вскрикнула, как раненый зверь. Но не отшатнулась, приникла к груди Наору, обняла крепко руками в звонких браслетах. Рассказал ей возлюбленный, как отказался встречать нареченную невесту, как рассердился отец, схватил кривой нож, и не остановили духи горячую руку. На плеск воды вышел он, но не найдет во второй раз дорогу, покорится судьбе. Лучше забыть его Южному Ветерку, не ходить больше к водопаду. - Не нужны мне твои синие глаза, - плакала темноглазая Киоко. – Ты мне нужен, Наору, ты один. Убежим отсюда скорее! Не найдет нас ни твой отец, ни вся императорская стража! Но не ответил молодой Наору, отвел от себя тонкие руки в звонких браслетах - и выскользнул из девичьих объятий, как вода выскальзывает из расщелины, подтачивая живой нежностью гранитную твердость. Напрасно искала его Киоко, напрасно звала и роняла слезы в каменные воды. Сгинул молодой возлюбленный, будто и не было его никогда. В ту же ночь, пока шепталась Луна со звездами-подружками, пришла Киоко к водопаду, откатила торопливо валун в мглистом прибрежье, достала из заветной ниши шелка и украшенья. Спрятала торопливо в холстине и бросилась со всех ног назад, будто воровка, за которой гонится императорская стража. На секунду почудился ей взгляд, стылый, как ночные воды моря, грозный, как нежданная зимняя гроза – но никого не было за спиной, только глухо шумели, причитали тростники. А наутро не коснулось Солнце горячей ладонью рисовых полей. Скрыли небо рваные тучи, и пришла с моря буря, какой не помнили в этих краях. Отрывал ветер могучие деревья от земли, как воин шутя отрывает от юбки матери плачущего ребенка, кидал их в ледяные волны, разорял поля. Насилу добралась до водопада темноглазая Киоко. Ревела буря, закипали с шипением каменные воды, и прозрачной кровью истекали сломанные тростники на прибрежье. Звала Киоко, пока не потеряла голос, звала своего Наору, но смешливый ветер уносил все слова, как уносит любовник поцелуй на шелковом рукаве. Ударила Кьо злая волна, упала девушка на черные камни, и выкатились у нее из рук серебряные монеты. С плеском упали они в чашу водопада, пропали в мутных песках на дне. Вскрикнула Южный Ветерок, приложила ладонь к черному зеркалу и взмолилась: - Хозяин водопада, Синий дракон, если правда то, что о тебе говорят, смилуйся надо мной! Были у меня дорогие шелка, были звонкие браслеты и тяжелое ожерелье, но все продала я за серебряные монеты. Ничего не нужно мне, только бы найти своего Наору, увезти к дальнему берегу моря и стать его синими глазами, зоркими глазами!.. И только прозвучало последнее слово, как стихла буря, разгладилось водное стекло, и взглянул на Киоко ее молодой возлюбленный – взглянул дерзко и нежно, как прежде… Не вернулась Киоко домой ни в тот день, ни в следующий, ни когда пошла на убыль ясноликая луна и превратилась в острый ледяной серп. Оплакали ее в деревне, назвали имя Южного ветерка среди тех, кого не пощадила свирепая буря. А когда зачала Луна от соленого моря и стало наливаться жизнью золотое чрево, догадался кто-то сходить к водопаду. Не узнать было каменные воды: прозрачными стали они, как сапфир в ожерелье, мягкими, как голубой шелк, звонкими, как браслеты на девичьем запястье. Одной пригоршни светлой воды хватало, чтобы исцелить любую хворь, затягивались от нее смертельные раны, бледнели и таяли застарелые шрамы. А порой волна выбрасывала на берег серебряные монеты. Те счастливцы, кому удалось найти их среди могучих тростников, слышали женский смех из-за ширмы водопада, слышали нежную песню и слова любви, которых не могли потом ни пересказать, ни вспомнить хоть близко. Так зародилась легенда о Кьо, Южном Ветерке, выдержавшей три испытания и ставшей женой Синего дракона. Дошла она даже до столицы и до первого чиновника Вэй, никогда не покидавшего двор императрицы…
Струмінь гарячої води у скроню. Струмінь гарячої води - болісно напруженою спиною. Ш-ш-ш... І філіжанка кави з бадьяном.
Храм Реехаані в Люмері - на іншому боці Місяця. У кам'яних долонях - прозора вода. Струмок. Зело. Мереживо гілля. І небо над головою. Panis angelicus fit panis hominum.
Ще одна ніч. І райдужні уламки у кожному ковтку. ...Дощ дріботить. Мансарда-"курник". Віконечко. Свічка. Пальці простягнутих рук ледь торкаються один одного... ...Кава. І примарна цигарка. Слова відчуваються спинним мозком. І болісно видряпуються на папіпці у тьмяному сяйві місяця. "Червоним на білому". "Мамо, ти казала, не можливо побачити мить, коли розкривається пуп'янок. Мамо... Червона квітка вибухає у грудях. Гар...но... мить-постріл. синє небо Каліфорнії. білий хітон-простирадло. червона квітка. Liberté, Égalité, Fraternité." "Завжди залишайте останню струну." ...Якось ми зустрічатимемо Новий рік у вовняних шкарпетках (я обов'язково зв'яжу нам кілька), тулячись один до одного і потягуючи запашну домашню каву. ...Давай постоїмо на балконі. Подивимось тишу. Ти цілуватимеш мене у скроні - там, де болить. Слухатиму твій голос наче плюскіт хвиль. ...Дерев'яна стійка. Аромат кави. Captain Black Cherry. Little black dress. Fancy a dance? Руки, що вміють зцілювати, вміють і вбивати. Ледь торкайся губами тоненьких пташиних ключиць. І не дивися мені в очі. І не думай про... завтра? Просто танцюй. Ще кілька годин до світанку. "Я не плАчу, я плачУ" (с). ...Холод. І протяги. Антураж аля "Падіння дому Ашерів". Традиційний сюжет про мертву наречену. Зіграймо в карти на його душу? Зіграймо, Біла Панно. Так боляче бути нічним метеликом, нічним метеликом з ніжними крильцями - хоч зараз до рани прикладай, - битися в колі світла і горіти - серце-ліхтарик, made in China. ...Між стовбурами дерев ледь блимають зеленкаві вогники. Мелодія для флейти. Це ельфи танцюють при світлі місяця. Тсссс... Не поруш чари. Пірнатимемо у зоряне море. Дихатимемо на повні груди. Один ковток на двох.
у ночі є чарівні рукавички шовкові зовні. та сталеве нутро на ранок хворіють лущаться червоним пилом. тільки сліди на шиї... завжди залишаються (с - Llynn)
Наши демоны - мы сами.
@музыка:
Dire Straits - Telegraph Road
@настроение:
с водоразделом между реальностями, проходящим по переносице...
Shit! Wanna a cigarette, a coffee, a wiskey and an old good car... Get outta here, take a jacket, borrow - nice words, huh? - a car, and... Fancy a joy ride, honey? Nope, 2 much afraid to lose control, this girl. Red light. Danger. Take some pills and go to bed, girlie. 2morrow gonna be better. If it'll come. Promise to bring yr body back S&S. Nope? Hell with u, ass! I wanna have real good time at your expense. Makes u mad, huh? Wanna go get some nice girl with bubbies and light fingers, and tounge. God bless the tounges of the call girls and by-the-road girls! Amen! Could you possibly be so kind as to let me use your phone? To make some private call. What wud u do to stop me? What can u? Shit! Like a log in my eye! All fun's gone... Bitch! Does it make any diference for you? To prevent a good guy from having some fun. Fuck! No cigarettes. No alcohol - but for some meds. What the hell of a house have I got in?!
Bye-bye, sweetie! Shall I promise to bring u back, oh, yeah, yr body back? Have a good time 2night. Sth like...
One mad girl from Saskatoon eats her out with silver spoon!
Like this one? Oh, no silver spoons? Pity!
Bye, Your Jack
@настроение:
с водоразделом между реальностями, проходящим по переносице...
The fundamental sign of absence of cultural permission is the lack of words in the language of the dominant culture which would suffice to describe an experience. - Anthony Temple
"Однажды внутри меня завелся зверь. Он свил себе гнездо у меня под грудью - на ладонь выше живота. [...] С тех пор я, от округлого изгиба до острого угла каждой буквы, прочувствовала роковую фразу "Можешь не писать - не пиши!". И поняла: пока написанное на бумаге кажется тебе безобидным отстраненным текстом, это означает лишь то, что ты не сумел постигнуть его смысл. Понимание приходит, когда каждое слово, каждый слог, каждая буква врезается тебе под кожу, как заноза. И слово "можешь" - жжет, хотя мягкое "шь" немного сглаживает изжогу. "Не писать" - похоже на след смазанной ссадины, а "не пиши" - звучит, словно жестокая насмешка. Я не могу не писать. Если я не буду писать, зверь выжрет меня изнутри." (с - Лада Лузина)
"Запертые звуки трепыхались и бились о тонкие стенки черепной коробки - стайки бабочек или птиц ("Им здесь не место!") - и не в силах пробить скорлупу падали замертво, серым тряпьем на дне зрачков. Она боялась смотреть в глаза: что если люди увидят остекленелые-бусинки-распахнутые-клювы-пыль-и-потроха сквозь толщу темной воды."
Ее сшили из бархата и шелка. С мягким наполнителем - "Теперь с приятным клубничным запахом!". Выпотрошили и выбросили все лишнее - железное, опасное и неудобное, острые закорючки букв и нот, непонятные сочленения звуков. "Только сегодня и только у нас - Хорошая Девочка по сходной цене! Новая усовершенствованная модель! (с - In retrospect. Llynn. 20... )
Смертельна страсть во тьме ночей Для струн души певучих, Мне больно от твоих очей, Огромных, тяжких, жгучих... (с - Михай Эминеску, "Лучафэрул")
читать дальше"...Лес пугает даже вас, юношу просвещенного, без предрассудков. От этого страха никто не свободен. Слишком много растительных жизней, и старые деревья слишком похожи на людей, на тела человеческие... — Не думайте, что я ушел с балкона, потому что испугался, — сказал Егор. — Я просто за сигаретой. И тут же снова к вам присоединюсь. — Нет нужды, я вам и так верю. Не можете же вы бояться какого то там парка из акаций, — успокоил его г н Назарие, тоже возвращаясь в комнату и усаживаясь на кушетку. — Но то, что я вам сказал, — чистая правда. Если бы не Дунай, люди в здешних краях потеряли бы рассудок. Те люди, я имею в виду, два три тысячелетия назад..."
"Странно пахло в этой комнате: не смертью и не погребальными цветами, а как бы остановленной юностью, остановленной и хранимой здесь, в четырех стенах."
"Это сказка про пастушьего сына, который полюбил мертвую принцессу, — тихо произнесла Симина. Слова так дико прозвучали из детских уст, что Егора передернуло. — Какая скверная, какая глупая сказка! — Он не скрывал возмущения. — Нет, Санда была права. Симину нисколько не смутила эта вспышка. Она дала его возмущению улечься, потом, не повышая голоса, продолжала: — Такая уж сказка. Такой жребий выпал пастушьему сыну. — Ты знаешь, что такое жребий? — удивился Егор. — Жребий, доля или судьба, — отчеканила Симина, как на уроке. — Каждый человек рождается под своей звездой, у каждого — свое счастье. Вот... — Смотри какая умная! — с улыбкой заметил Егор. — Жил был пастух, и был у него сын, — затараторила Симина, не давая ему больше перебивать себя. — И когда он родился, феи вещуньи предсказали: «Ты полюбишь мертвую принцессу!» Его мама, как услышала, стала плакать. И тогда другая фея, их было вообще три, сжалилась над ее горем и скзала: «И принцесса тебя тоже полюбит!»"
Душный день, тяжелый, мертвый. Небо - низко, давит серым брюхом. Темным, опухшим. Никак разродиться не может. Да, видно, мертв ребеночек-то, сгнил ребятенок, пуповиной задохся... Порвалось брюхо - только не видать ливня. Меленький дождик. Не напьешься. Стоячая, тухлая вода... Рассказать бы легенду о Радуге. Девице Радуге, ткачихе, мастерице парусов. Крылья птиц дарила им Радуга, чтоб нашли дорогу домой. О Засухе с желтыми стопами и мелкими зубами. И 12 ее дочерях. Меньшая - в суме попискивает. Закрутила, заплела все дорожки Засуха, спутала нити-клубочки да зеленые травы. И задохлось дитятко пуповиной в небесном брюхе. Семь ключей серебренных от вод небесных. Только вода стоячая. Цвелая. Мертвая. Жаба на ключах сидит. О женщинах, что кормили грудью кволых дочерей Засухи. Молоком и кровью. Припадали люди к земле, прорастали белесой травой, осыпались песком. О ноже каленном - в небесное брюхе. Хороша кровь небесная = землю напоит, травой прорастет. Хороша, да не та.... С гноем. О нитках да иголках. И Радужных парусах. Семь ключей серебренных в землю бьют - воды отворяют. Поднимите лица умытые - радужные паруса в небе заместо бинтов. Взмахивают птицы крыльями - пробуют - домой возвращаются.
Сегодня болеющую меня приходила морально поддерживать названная дочка Llynn, принесла чудесных печенек, выпечку с яблоками и кубинскую музыку )) Мы разговаривали о бусах, рассматривали привезенные из Крыма камни, мечтали о совместной мастерской и просто уютно пили кофе. Вообще мы хотели его сварить сами, но кухню заняла мама, и, чтобы мы не отвлекали ее от чтения Агаты Кристи, она сама сварила нам кофе за две минуты %) Сразу видно, что когда-то она была кофеманкой со стажем - получилось так вкусно, мне еще учиться и учиться до нее. Она даже не смотрит, когда готовит. Для меня приготовление еды пока что напоминает священнодействие, где все делается медленно и постепенно) Еще больше - если я делаю чай или горячий шоколад. Мы с Ллинн весной его варили вдвоем, как зелье, а потом поили наших мужчин ) Вообще у нас есть мечта на двоих - открыть кофейню. В Киеве нет настоящей кофейни, такой, как на Западной Украине, чтобы там был действительно хороший кофе и вкусная, не однообразная, выпечка. Готовить бы по рецептам начала прошлого века, когда пирожные не были одинаковыми кусочками бисквита с желе, фруктами и сливками из баллончика - нет, настоящие торты, струдели, рулеты, печенье, кексы, десерты, для которых нужно вручную растирать желтки, готовить крем на водяной бане, резать цукаты. И чтобы витражные окна, фонарик у входа и столы темного дерева. И горячий шоколад в маленьких чашках, с пышной шапкой настоящих сливок) А мы бы сидели за стойкой, плели бусы и рассказывали посетителям сказки. Вообще есть что-то правильное в том, чтобы сидеть вот так рядом, мечтать о всяких вещах и слушать, как за окном барабанит дождь - почти в такт кубинским ритмам. И добавлять в свой незримый вишлист очередной пункт из искусства тысячи мелочей, которыми нужно овладеть. В моем понимании это правильная дружба - когда вам есть о чем поговорить, и когда вместе вы становитесь лучше, чем-то делитесь, учитесь друг у друга. Немного солнца в чашке чая) Я давно хотела здесь сказать, как я ее люблю. И как рада, что у меня есть вот такая маленькая семья, и что Ллинн - ее часть. И что с ней можно часами сидеть на ее кухне и пить мятный чай, и говорить обо всем, или просто встречаться в коридоре иняза и ободрять друг друга перед очередной битвой на учебном фронте, или даже идти вместе до метро.
Спека. Курить. Автобус трясеться розбитою дорогою. У власному ритмі. Наче заворожує духів дороги. Шкода, що старий. Голос порипує, підводить. Не ті вже суглоби, щоб викидати колінця... Мимоволі ловиш ритм, прикривши стомлені, червоні з безсоння, очі... Густі, прогріті запахи. Цукати, кава, випічка... Везу ліки. Для Пані Дев'яти Ключів. Сир. Цибуля. Піт і цигарки. Бабусі і бабища поправляють барвисті сукні і платки. Поважно мовчать. Може, це достойне похитування сивими головами також покликане допомогти старому автобусові умилостивити духів дороги?
Спека вибухає. Небесне черево репається і проливається рясним дощем. Прадавній алфавіт - дощові краплини - накладається на примарні старі будинки, худорлявих смаглявих дітей в дорожній куряві, бабів на плетених стільцях у затінку веранд, собак і сурйозних чоловіків, що поважно спльовують тютюн у пилюку.
В незнайомому районі покладаєшся на нюх не менше, ніж на мапу... І, звичайно ж, на браслети і намиста, амулети і брязкальця... Що супроводжують кожний танцюючий крок. Виплітаєш добру стежину.
Очі кориці. І шоколаду. І живого дерева гітари. Спеції. Запашне м'ясо. Коржики з цукатами і шоколадом. Духмяний чай. І кава. Вівтар Гайї. Якомога ближче до неба. Низатимемо розмови, мов рядочки дрібного бісеру. У гранях - раптовий спалах моря. Чи дощу. Відблиск посмішки у хвилі. Перебиратимемо зерно. Пісок. І бісер. У долонях вони змішаються. Краплю кави з перцем. Краплю гарячого вина. І краплю поту зі смаглявого плеча. Розпашілі у танці - піняться довгі спідниці, тінькають брязкальця, хвилями ходять руки, змахують чаячими крилами, відбивають ступні серцебиття, звиваються змії на плечах і зміії вколо стегон, чарівні коштовні пояси. Стилет і троянда між бронзових грудей. Дев'ять Ключів при поясі. Дай мі дрібку гарячої крові!
Пада дощ на вівтар Гайі. З зерна, бісеру, піску, з моської піни і краплі крові... Коштовності між нашими долонями. Дощова прохолода топазів, лісовий затінок нефритів і малахітів, глінтвейн гранатів, мовчання аметистів. Прикладати до рани під вечір, як міниться вітер. До мокрого з гарячки чола "надобраніч". Пити з молоком, вином, чи кавою - з ложкою меду і дрібкою перцю.
Заплітаю доріжку назад. Крок за кроком. Слід у слід. По відбитках у глині, заповнених дощовою водою.
Крізь вогні, музику, вихор танцю і машини.... старий автобус обережно везе мене додому. Слухати землю ступнями. Витанцьовувати холодними відображеннями вогнів у калюжах. І прохолодний м'ятний листочок сховався між гарячих грудей. Оберіг.
Для Кароліни, з любов'ю.
@музыка:
Buena Vista Sovial Club - El Cuarto de Tula
как сохранить аромат корицы: на стакан молока беру от чайной до десертной ложки корицы (молотой) и довожу молоко до кипения с корицей. Потом вливаю в мыло. Так запах корицы всё-таки сохраняется. Корицы может быть и больше, если хотите, чтобы она шла как скраб. Только протестируйте сначала, чтобы пряность точно не вызывала раздражения на коже!
Шутка с древнейших времен была надежным способом опровержения всякого вздора. Достаточно хорошо пошутить над высокопарными фразами вроде «все прогрессивное человечество едино в своей готовности дать отпор идеологии ненависти», и их магический эффект тут же рассыпается. Внушительные государственные мужи оказываются обычными болванами. Короли оказываются голыми.